Сироты небесные - Страница 12

Он снова открыл книгу.

" – Неудача, Отто, – сказал я. – Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.

– Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, – ответил Кёстер. – Этого вполне достаточно. Как там в горах?

– Если бы не туберкулёз, там был бы сущий рай. Снег и солнце.

Он поднял голову:

– Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?

– Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, всё неправдоподобно.

Он посмотрел на меня:

– Что ты делаешь сегодня вечером?

Я пожал плечами:

– Надо сперва отнести домой чемодан.

– Мне надо уйти на час. Придёшь потом в бар?

– Приду, конечно, – сказал я. – А что мне ещё делать?"

…Когда через час за ним зашёл офицер-воспитатель, Антон молча плакал, сжав изо всех сил зубы.

– Что с тобой? – спросил офицер.

– Ничего. Ничего, – Антон замотал головой. – Ничего.

– Тогда пойдём. Там с тобой большие дядьки поговорить хотят.

– Зачем? Я уже всё рассказал. Сто раз – всё рассказал. Снова? Вообще уже ночь. Ночью не положено…

– Не знаю, чего они хотят, – сказал офицер, – но уж точно не выслушивать тебя в сто первый раз. Будет что-то новенькое.

– Не верю, – на всякий случай сказал Антон, хотя уже знал: воспитатель не врёт и действительно будет что-то новенькое…

Он протянул руки под "браслеты".

– Вольно, – сказал воспитатель. – Приказано доставить без наручников. И в форме. Пять секунд на оправиться.

– Есть! – Антон вскочил, сбросил пижаму, сдёрнул с вешалки отутюженную, без единой пылинки, форму. Какие пять секунд?! Хватило трёх, наверное… – Гар… подследственный Валюшенко! Готов!

Когда дверь его камеры захлопнулась, он сообразил, что оставил койку не заправленной и пижаму – комом, и воспитатель это видел и ничего не сказал…

Они спустились на первый этаж, но свернули не направо, к комнате для допросов, а налево, в административное крыло. Там в коридоре, под дверью, обитой тёмно-коричневым, почти чёрным, пластиком, стояли в полном опупении Ванька и Пётр – оба в наглаженной форме и с глазами павлинов, увидевших радугу. Воспитатель, приведший Антона, ткнул пальцев в кнопку переговорника, услышал что-то неразборчивое и так же неразборчиво ответил.

Щёлкнул замок. Воспитатель махнул всем троим: вперёд.

Коридор, ещё коридор, холл с креслами и пальмой в кадке, за столом толстая тётка в камуфляже. Дверь, обитая благородно-красным – и явно не пластиком…

(До того – 26 ноября 2014 года

Маша проснулась, дрожа. Дотянулась до кружки с водой, стала пить, стуча зубами о край.

Она опять успела отпрянуть в последний миг…

"4 декабря, – записала она немного позже, когда пальцы смогли обхватить карандаш. – Непрямое продолжение. Я – всё то же изменяющееся существо без тела и без имени. То есть тело есть, но оно не имеет формы и границ. Но здесь все такие, и это никого не интересует. Зато отсутствие имени – позорно, теперь я это окончательно поняла. Похоже, что за обладание именем мне предстоит то ли поход, то ли испытание. Откуда-то я узнала, что раньше имя у меня было, но потом я его лишилась – не знаю, как именно. Вообще-то, может быть, этот сон навеян впечатлениями от вечернего просмотра материалов…"

Трёхмесячная изнурительная работа дала результат, близкий к нулю. По крайней мере, так сейчас кажется. Всем. Возможно, постепенно эксперты раскопают в этих «мультиках» что-то весомое… вряд ли.

Сто девятнадцать минут более или менее отчётливых движущихся картинок. Контурные фигуры, в которых с трудом угадываются люди. Этакий театр теней, который играет отрывки из пьес абсурда. Без звукового сопровождения. Требуется дать ответ на вопрос: кто убийца?

Впрочем, справедливости ради, следует сказать так: теперь мы точно знаем, что на борту невольничьего корабля что-то происходило – примерно с момента взлёта и до боя. И немного после боя, хотя люди уже погибли от декомпрессии. Кто-то живой оставался на борту и что-то непонятное делал…

Но кто это был и что именно делал, рассмотреть так и не удалось, хитрая марцальская прилада, «следоскоп», предназначенный для изучения следов давным-давно прошедших событий, не давал необходимого разрешения. Оставалась надежда, что коты если не поймут, то просто догадаются или вычислят – что же такое немыслимое произошло тогда, в памятном августе? Что заставило взрослых эрхшшаа тайком вынести малышей из готового к старту корабля и спрятать их в кустах (этот отрывок – единственный, на котором всё видно и всё понятно)? А потом на корабле…

"…старинный интерьер, но на полу толстый слой воды, медленно текущей из одной комнаты в другую, – продолжала записывать Маша. – В воде какие-то клубящиеся разводы. Паркет местами обычный, а местами мозаичный: помню пейзаж: берег, сосны, замковая башня, парусник, – всё примитивное, почти условное, но за этой условностью что-то скрывается. Потом я попадаю в зал с зеркальными стенами…"

Рука опять задрожала.

"Я вижу своё отражение, но, как всегда, не могу его ни запомнить, ни описать. Но, кроме себя, я опять вижу ту женщину, в нескольких зеркалах от меня. Она идет очень медленно, она грузная и неуклюжая. Я успеваю отвернуться и уплыть из зала с зеркалами, уверенная, что она меня не догонит…"